Да, так и бывает: живешь себе, живешь, думаешь, что все в порядке, и вдруг… Примерно эти слова слышит мужчина, который пришел сделать ЭКГ – проверить сердце. Нет-нет, он здоров, всего лишь диспансеризация. Дело в ином: "Мой муж изменяет мне с вашей женой", – тихо, спокойно, как про уже дано осознанное, почти привычное, говорит кардиолог. У нее непроницаемый вид, только вот чуть-чуть заячий разрез глаз слегка интригует. Ясно, что она не врет (мы ведь уже знаем название фильма), однако – зачем сказала?
Он в шоке; Он ждет в коридоре конца приема, идет за Ней (у героев так и не появляется имен – автор претендует на универсальность истории, но это мы понимаем позже), Она садится в маршрутку и уезжает. Он делает несколько шагов вперед, бесцельно, в остановку за его спиной врезается машина, трое погибших, раненые…
Кино пошлО.
Ну вот зачем понадобилась эта авария автору сценария Наталье Назаровой и режиссеру Кириллу Серебренникову? Масло же масляное. Ан нет, здесь ключик к фильму: будете смотреть не бытописание, не психологическую драму, не трагедию, но… не знаю, как назвать. Узор, быть может. Орнамент. Не понимаю, что же такое хотел донести до нас этот опус.
Но не станем забегать вперед; фильм длинный и делится на три части.
В первой авторам удается так ловко создать иллюзию случайного совпадения двух вышеописанных аварий (мы слышим о людях, погибших на тротуаре, едва ли не каждый день), что все происходящее дальше воспринимается вполне реалистически. В стиле, быть может, "Любовника" Валерия Тодоровского (2002) или "Связи" Авдотьи Смирновой (2006) – лучших, на мой взгляд, отечественных картин новейшего времени на эту, мягко говоря, традиционную тему в искусстве.
Режиссер до поры до времени заставляет "забыть" о вымышленности своей истории – перед нами поначалу не махровое кино-кино-кино, а просто нормальный фильм. Камера фиксируется на точных деталях и фактурах. Детали образны, некоторые даже чуть ироничны – как садово-парковая фигура оленя с крупными рогами и ребрами тулова. Вокруг оленя осень в ее ноябрьском изводе, природа оголена, как должны быть оголены нервы или даже чувства; живы одни иголки; небо цвета белесого картона, бетонных заборов и стенок – на некоторых потрескалась краска… Немного оранжевого и цвета беж делают совершенно эстетским серое, полное оттенков, изображение. Оно часто двоится-отражается, в чем легко найти и выбрать метафору по вкусу: то ли природа наша двойственна, то ли измена путает "правое" с "левым", то ли речь о множественности вариантов, то ли – о симметричности… Работа оператора Олега Лукичева выше всяких похвал.
Фактуры более чем достоверны; мерилом истинности, что ли, становится кожа то одного героя, то другого. Камера приближается и всматривается в изгибы тел, в кожный покров слишком часто, чтобы не заметить ее пристрастия. Это интимность, это граница, это чувственность; это знак выражения "содрать кожу". Тело и его желания-потребности, эротизм, секс также не проигнорированы режиссером, но без эпатажа, которого можно было бы ожидать от этого автора ("Рагин", "Изображая жертву", "Юрьев день"), довольно сдержанно… опытные люди сами знают и сами, мол, додумают.
Тонкое правдоподобие тщательно выстроено и сыграно. Немка Франциска Петра и македонец Деян Лилич работают так, как принято в европейском кино: все внутри. Серебренников говорил в каком-то интервью, что он специально пригласил не известных нам исполнителей. Их облик девствен, никакого шлейфа прошлых ролей, что еще раз работает на "среднестатистичность" персонажей (интересно в этом смысле, как были бы восприняты Он и Она в "родных" странах).
Мне показалось или нет, но вообще лица в фильме почти стерты: кроме Ее облика, производит впечатление и врезается в память только римский профиль синеглазой следовательши (Гуна Зариня), которая подана бесполой страхолюдиной, олицетворением Вершителя Судьбы. Мужа главной героини я вовсе не зафиксировала в мозгу (хотя прекрасно помню предыдущую роль этого непрофессионального исполнителя, Андрея Щетинина, – здесь он неузнаваем); о супруге главного героя ничего, кроме "хорошенькая", и не скажешь (Альбина Джанабаева).
И вот все они движут ровный сюжет от кардиограммных присосок до самой прекрасной смерти на свете (кто не желает ничего знать заранее, дальше не читайте) – в момент любовного акта; не пугайтесь, речь об изменниках. Захваченный переживаниями основной пары – и своими, надеюсь, ибо кто ж не сталкивался так или иначе с изменой, – забывший о внезапной аварии на остановке, зритель возвращен в пространство большей, чем в предыдущие сорок минут, условности. Возникает криминально-детективная линия: роковое несчастье привело к гибели парочки или убийство, под него замаскированное? В любом случае, обнаженные трупы расположены слишком живописно, чересчур красиво, чтобы не обратить внимания.
Кому как, а мне стало дискомфортно.
Дальнейший ход событий уже не требует участия сердца – смотрим лишь за тем, как это сделано. Пульс ровный.
Меж тем "кардиограмма" фильма периодически взрывается некими эффектными эпизодами, которые связаны преимущественно с Ней – женщина главный персонаж всей картины: Она действует, отказывается от действий или ждет их. Например, внешне уравновешенная, Она в тоске от своей участи вдруг кладет в рот жменю земли, что должно нам сообщить о едва ли не легком помешательстве героини, успевшей, однако ж, столь тщательно выследить мужа-изменника, что диву даешься. Или надевает в крематорий полупрозрачную, хотя и черную, блузку. Это не вызов окружающим, которых в пространстве фильма почти не существует, – это месть покойнику.
Она прикасается губами к его губам, навеки улыбающимся другой женщине, с одной мыслью: пусть скорее сгниет твое тело, не давшее удовлетворения моему, истерзавшее всю душу… А мне, зрителю, вдруг кажется, что Ее щека – кожа! – физически омертвела. Конечно, можно списать этот миг на мнительность и буйную фантазию – но разве к сему моменту режиссер не дал понять, что речь идет не о полной гибели всерьез, что правдоподобие закончилось, что он – играет в кино?
Вот всего пара-тройка аргументов. Первый: очень вовремя случается страшенная гроза (осенью-то) – типовой знак освобождения от миновавшей опасности и бури чувств. Другой: у нашего героя есть сын, который бесследно исчезает в середине повествования; понятие "семья" вообще не для этого фильма. Еще один: героиня в какой-то момент в приступе "накатило" посреди опустошенно-счастливой прострации начинает брить лицо, грудь, ноги – бритвой покойного мужа. За психоаналитическими трактовками пожалуйте к дядюшке Фрейду; я тут по "острой" ассоциации вспоминаю "Пианистку" (2001), где героиня Изабель Юппер резала свою плоть, и лишний раз понимаю, что Кирилл Серебренников – не Михаэль Ханеке, ибо вторичен, темен и несмел.
Потому что эстетика фильма – а ля Звягинцев: ровные линии, цветовые пятна, камера сверху на драпировки в дизайнерском интерьере: Героиня в иных кадрах будто модель из рекламы дорогого жилища. Потому что этой красоты в фильме больше, чем содержания: сюжет делает круг, и вот уже наши обманутые сами изменяют. Серебренников показывает, как соприкоснулись их руки при случайной встрече, – тут бы и остановиться, но жеваное отчего-то не глотается, а выплюнуть жаль.
Стерильная история не выходит ни на уровень "скуки жизни" и, например, "Дамы с собачкой", ни тем более не вскипает до трагедии, как "Отелло". Жду, жду чего-то сильного – ничего нет, одно обещание, и добро бы эта пустота означала банальность измены, смирение с ней, безвыходность жизни многих пар. Так ведь задана экстраординарность истории, ее смертоносность, катастрофичность, любовь – кровь…
Впрочем, режиссер чувствует недостаточность смысла – и приводит в кабинет ЭКГ девочку с разрезом глаз, как у Нее. Маленькое сердечко девочки болит не оттого, что не поспевает за растущим организмом, а потому, что ребенок боится смерти; увы, к этой красивости прибавляется сущая пошлость: "Самое лучшее, что может случиться с человеком, – говорит тетя-доктор, – это смерть"…
Реально отваживается постановщик на один, чисто кинематографический кунштюк – на замену игровым эпизодом моего любимого титра "Прошли годы"; с этого начинается третья часть фильма, совсем уж гламурная и насквозь измышленная. Кунштюк таков: героиня бежит по лесу, из поздне-осеннего попадает в ранне-заснеженный, там вдруг натыкается на мешок с одеждой. Переодевается так, чтобы мы успели в очередной раз увидеть тело, а кроме того, сполна погадать, что бы значил сей рояль в кустах. Затем, вся в абсолютно соразмерном ей наряде, выходит к шоссе, будто удалялась "в кустики", – к машине и новому мужу, который, как выяснится еще через сколько-то минут, тоже засыпает без ее объятий.